«А вдруг вы взрыватели какие?» – кипятится вахтёрша по поводу отсутствия паспортов у некоторых членов нашей команды. Видимо, по мысли её, все взрыватели мира спят и видят, как подорвать общежитие кизеловского горного техникума. Но тут ничего не поделать: вахтёрша студенческого общежития - элемент мирозданья, неизменный во все времена…

- А в этом паспорте почему не по-русски написано? – не унимается элемент мирозданья.

- Это потому, что паспорт немецкого гражданина, – терпеливо объясняет руководитель экспедиции Роберт Латыпов.

Маркус Аватер в России уже 9 месяцев. В России он проходит альтернативную гражданскую службу. Всего же нас 19 человек. В основном – студенты-историки из Перми. Бонусом – местный гидролог с географом, медсестра из Ижевска, психолог из Нижнего Новгорода, журналист из Ханты-Мансийска.

Роберт Латыпов, сопредседатель пермского Молодёжного «Мемориала» ведёт экспедицию «По рекам памяти» уже в 21 раз. В этот раз – по Кизеловскому и Александровскому районам.

Вечером, накануне первого дня работы в Кизеле, он обучает нас азам сбора устной истории (завтра мы разделимся «по парам» и пойдём говорить с людьми, пострадавшими от политрепрессий). Вспоминает, как ему удавалось разговорить собеседников: «Один дедушка ну никак не хотел признаваться, за что был сослан. Потом выяснилось – попу, извините, подтёр обрывком газеты, а на нём фотография Сталина оказалась… Кто-то заметил и донёс».

День первый: Кизел 

«Моего старшего брата родители приставили ухаживать за жеребёнком Ерёмкой. И когда скот со двора уводили, Сашка в обморок упал…». Наша первая встреча – с Таисьей Степановной Титовой. Её семью раскулачили и выслали в кизеловский посёлок Шахта №6 в 1931 году. Маленькая Тая, шести лет не было, тогда осталась в родных Полчатах Берёзовского района – приглядывать за старенькой бабушкой. Кров и еду им давали чужие люди, да всё тайком – враги народа, как-никак.

Потом бабушка умерла, и в 1933 году мать Таи, бежав из спецпосёлка, увезла дочку с собой в Шахту. Сама она уже не работала, была признана нетрудоспособной как инвалид II группы, собирала в лесу грибы-ягоды да нянчилась с детьми. Таисья Степановна вспоминает: «Ни дня не прошло, чтобы мама не плакала». Да и как не плакать? Младшая дочурка, Дуся, которой на момент ссылки и годика не было, заболела в Шахте менингитом. И осталась на всю жизнь инвалидом – глухонемой, плохо видящей и с парализованной ногой.

- У вас фамилия такая же, как и у ваших родителей. Замуж так и не вышли? – осторожно спрашиваю я Таисью Степановну.

- Когда мать умирала, я ей пообещала, что за Дусей буду приглядывать. Так и провела всю жизнь с сестрой…

У другой нашей собеседницы, Валентины Андреевны, фамилия – Савченко, а родители – Чарыковы. Замуж она вышла уже в Кизеле, где оказалась в 50-ых годах и не «по линии» Кизеллага, а просто - переехала. Репрессии свалились на семью Чарыковых, когда жили они в Златоусте Челябинской области.

Отца арестовали в 1937 году. «Домой прихожу, а у нас трое из НКВД, и всё разбросано… - Валентина Андреевна плачет всё время, пока ведёт рассказ. – Я в рёв, к папе подскочила, а он меня к себе прижал, говорит: «Не плачь, папа придёт скоро, папа твой ни в чём не виноват…»

Валентина Андреевна вспоминает – мама, сроду не гадавшая, откуда-то карты достала и всё сидела за ними, приговаривая, что папа вернётся скоро. А сама Валя решила письмо Сталину написать: «Дорогой Иосиф Виссарионович, папа мой ни в чём не виноват…» Да только не дошло то письмо до адресата, попало в руки НКВД. Через 2 недели Чарыковых вызвали на допрос, пригрозили за эпистолярный жанр отправить, «куда Макар телят не гонял».

Отца расстреляли в июле 1938 года как «члена и активного участника контрреволюционной троцкистской диверсионно-подрывной организации». Но об этом Валентина Андреевна узнала лишь… спустя почти 20 лет. На её запрос в Комитет госбезопасности пришёл ответ: мол, был незаконно репрессирован, расстрелян, примите соболезнования. До 1956 года в семье Чарыковых ничего не знали о судьбе отца.

Вскоре после расстрела отца, в сентябре 1938 года, арестовали и Валину мать. А через пару дней после ареста в дом Чарыковых вселили семью сотрудника НКВД. Пришла Валя с учёбы, стучится, а дверь не открывают. «Зима, мороз, я три часа простояла, - вспоминает Валентина Андреевна. – Потом на крышу соседского дома забралась и 10 дней ночевала, свернувшись калачиком возле печной трубы...» Потом соседи её нашли, отправили к тётке, жившей в том же посёлке.

- А чего раньше к ней не пошли? – удивляемся мыс.

- Муж у неё партийный был, наказал – меня на порог не пускать, - плачет Валентина Андреевна.

Но когда девочку привели – продрогшую, оголодавшую, с обмороженными руками (на железной цепи вела своего пса Мурата) – тётя мужу своему сказала жёстко: хочешь – разводись со мной, а Валю не выгоню. Так и осталась у тётки. Через какое-то время маму оправдали и отпустили.

В конце Валентина Андреевна признаётся: никогда и никому я всё это не рассказывала. И долго не хочет отпускать нас, поит чаем с клубничным вареньем и сладостями…

…Вечером, накануне отплытия, всей командой идём в Кизеловскую баню. Там - очередь, местные ворчат: «какая-то экспедиция из Перми приехала». Пока ожидаю помывки, кассирша исповедуется. Несколько лет назад уволили, а вместо неё молодую поставили. «4 года я проработала уборщицей, да всё в церковь ходила и Богу рассказывала, что не виновата. И вот ведь, есть высшая сила – предложили вернуться. Шесть лет уже тут стою!» - торжествующе заключает она. Это – Кизел.

День второй: начало сплава

С утра наша команда разделяется – кто-то продолжает «собирать память», кто-то работает в архиве, кто-то катамараны готовит, кто-то – памятный знак жертвам политических репрессий сооружает… Временные памятные знаки мы планируем установить в Кизеле, посёлке Башмаки и Всеволодо-Вильве.

Роберт Латыпов, Маркус и я отправляемся в местную школу, где намечена встреча со школьниками. Рассказ Роберта об экспедиции дети поначалу воспринимают, посмеиваясь, потом начинают вслушиваться. И вот уже хором отвечают на вопрос, кто такие «кулаки», даже ввязываются в дискуссию на тему политических репрессий…

Роберт просит поднять руку тех, кто хочет уехать из Кизела. Руки поднимают все. Объясняют: работать негде, учиться негде, даже потанцевать – негде. Только один парень говорит: «Хочу выучиться на экономиста, а потом вернусь – поднимать Кизел».

Саша Чухняй учится в 7-ом классе. После встречи в школе мы устраиваемся на лавочке во дворе, подальше от любопытных глаз и ироничных возгласов однокашников. Саша серьёзен. Рассуждает: «Есть у нас предприятие «ЗападУралКран». Продукция нужная, да только мало там рабочих мест. Нужно расширять производство». Он ещё не знает, что «ЗападУралКран» закрывают.

- А одноклассники у тебя какие? – спрашиваю.

- Жёсткие люди, - Саша сплёвывает. – Не понимают: чтобы город рос, надо быть сплочёнными, а не врознь. А сейчас безнадёга тут. У меня вот родственники уехали в Нижний Тагил, купили «Нисан Альмера». А тут что?..

Пока ставим памятный знак возле бывшего управления Кизеллага, из архива возвращаются другие участники экспедиции. Смеются: сотрудники архива им обрадовались, говорят – давно ждали вас. Роберт им в ответ: «А я вам девочек привёл, хорошие, умненькие». У тех глаза на лоб: «Как – девочек? А как же они мешки с цементом таскать будут?!». Оказалось, за мастеров приняли, которые пришли стеклопакеты ставить…

В архиве девчонки раскопали несколько «картинок» из жизни того времени. Как-то во время приборки кто-то перевернул портрет Сталина вверх ногами. Один пошутил: «Сталин всё головой думает, а теперь пусть ногами подумает». Другому шутка смешной показалась. 10 лет лагерей. Или вот ещё. У одной женщины сын погиб на войне, пришли к ней и спрашивают – сын ваш погиб, как герой, что хотите за это? И нет бы ответить: ничего не надо, сын-то за родину, за Сталина голову сложил… Попросила женщина корову. Поплатилась ссылкой. 

Из города уходим на катамаранах ближе к вечеру. Наши планы – пройти по рекам Кизел и Малая Вильва. Немец Маркус идёт в сплав впервые в жизни. «Не боишься?» - спрашиваю. «А зачем?», - отвечает. Встали лагерем затемно, возле посёлка Расик. Завтра здесь предстоит работа.

День третий: Расик

В Расике есть железнодорожная станция. Это единственный местный «осколок» цивилизации. Нет здесь ни школы, ни детсада, а на двери с надписью «Магазин» – тяжёлый замок.

Мы вновь разделяемся по парам, отправляясь в посёлок искать живые человеческие души. Некоторое время встречаются только собаки, охраняющие дома дачников. Наконец, на звук современных ритмов из радиоприёмника, выходим на дачника Александра. Он гостеприимен, но нетрезв. Было что-то в Расике? Содержались тут заключённые? Работали ли? На все вопросы нетвёрдый ответ: «Знать – не знаю, а врать не хочу». Поведал лишь, что кизеловский сосед его 20 лет на башмаковской зоне оттрубил, да и тот – не «политический», а по «уголовке». Но в Башмаках нам работать завтра, идём дальше.

В конце посёлка натыкаемся на мужчину. Окликнули. Подошёл, остановился метрах в десяти, дальше не идёт. Так и разговаривали, перекрикиваясь… Имени своего мужчина не назвал, но поведал: работал на станции, когда сюда привозили заключённых из Башмаков. «Лесопилка у них тут была, доску делали», – сообщил мужчина. Рабочая зона прямо рядом с его участком находилась. Теперь там уж ничего не осталось, быльём поросло.

«Улов» в Расике невелик. Возлагая надежды на Башмаки, загружаем катамараны. К вечеру приходим на слияние Кизела и Малой Вильвы. При определённом освещении, можно разглядеть чёткую границу между двумя этими реками: грязно-жёлтый Кизел сливается с Малой Вильвой, на стыке вода пенится.

День четвёртый: Башмаки
С утра идём в Башмаки, посёлок – в полутора километрах от нашей стоянки. Здесь находилось несколько лагерных пунктов, в которых в 1940 – 1950-е годы сидели как уголовники, так и «политические».

На окраине посёлка – группа мужчин, шумно да с бранью ломает какое-то строение. Оказалось, бывший магазин. Продукты местные жители теперь на себе из Кизела и Александровска привозят.

До начала 1990-ых Башмаки процветали. Был тут магазин, клуб, библиотека, акушерский пункт, зубной кабинет. Даже хирург был. «Посёлок – ног не замараешь», - с грустью вспоминает старожил Александр Мелюхин.

Ещё пекарня своя была. Такие вкусные булки делала – за ним даже из Кизела и Александровска, говорят, приезжали. Правда, для заключённых чёрный хлеб выпекали. «Его иной раз есть невозможно было. Но вольные всё равно покупали – свиньям», - говорит Антонина Ильина, попавшая в башмаковский детсад по распределению. Вспоминает: «В детсаду у меня больше 60 детей было».

Большинство жителей посёлка башмаковская зона кормила. Семью Ильиных в том числе. Муж Антонины Ивановны, Валентин Прокофьевич, больше 30 лет на зоне отработал. Несмотря на то, что когда-то в ней… 14 лет отсидел его отец.

- В 1939 году его посадили, по 58-ой статье. Прямую измену родине впаяли. Соседушка тогда в мать мою втрескался вот и решил убрать Ильина, - усмехаясь, вспоминает Валентин Прокофьевич. – А папа когда по амнистии в 1953 году освободился, к стеночке его поприжал, тот и признался.

Отец Валентина, после освобождения, тоже на зоне был – прорабом. «А где ж ещё работать? – удивляется Ильин. – Разве что на железной дороге…»

На «железке» почти до пенсии трудилась другая жительница посёлка – Тамара Сюзёва. О былом соседстве с заключёнными вспоминает с сожалением – когда последних увезли, работы не стало, и Башмаки начали загибаться. «Нисколько мы заключённых не боялися, - вспоминает Тамара Васильевна. - Из дома уходили, никогда на замок не закрывали. Скотина у нас ходила и не пропадала, как сейчас пропадает…»

Правда, однажды досталось ей от одного из заключённых-бесконвойников. Он на железной дороге машинистом работал, лес возил.

- Жена его на свиданку приехала, а я возьми ей да и скажи, что муж тут с девками гуляет, - хитро улыбается Тамара Васильевна. – Он меня потом из паровоза паром-то и обдал!

- У заключённых с местными женщинами отношения были? – интересуемся.

- А чё? Было делов! Гуляли с вольными, которые одиночки. Семей, правда, не создавали. Погуляют, освободятся да уезжают…

Уходим из Башмаков во второй половине дня. Завтра будем во Всеволодо-Вильве, это конечный пункт нашей экспедиции.

День пятый: Всеволодо-Вильва

Расположилась наша команда по простому – на матах, в спортзале обветшалого ДК «Химик». Отдохнули – и снова отправляемся по адресам к тем, кто ещё согласен ворошить неприятное прошлое...

Родителей Николая Суровяткина сослали из Кировской области в 1929 году, Николая тогда и на свете не было. Папу хотели сделать председателем колхоза, а он – не пошёл. Так и оказался в Александровской районе, на лесосеке «15 квартал», что недалеко от Всеволодо-Вильвы. Отец уже потом сыну рассказывал – привезли, бросили под открытым небом, пилы-топоры дали да и уехали. Поначалу ссыльные землянки вырыли, потом уже и посёлок отстроили. Тихо-мирно Суровяткины жили до 1937 года, отец уже стал главным бухгалтером на заводе «Метил», маленький Коля на свет появился. Шесть месяцев ему было, когда отца арестовали.

Кто донёс, чего «пришить» хотели – ничего этого Николай Петрович так и не узнал. Дело прекратили за смертью обвиняемого. Отец, не дожив до суда, умер в Кизеловской тюрьме в декабре 1938 года.

- Что мама про арест отца рассказывала? – спрашиваю.

- Дак чо… - вздыхает. - Пришли за ним. Он говорит: «Дай попить». Мать ему ковшик воды принесла, бутылку водки туда вылила, он её залпом-то и выпил…

Год смерти Сталина Николай Петрович вспоминает с радостью: «Помню, отпустили нас из школы пораньше. Я домой пришёл, говорю: «Наконец-то фашист наш подох». А мать отвечает: «Ну, слава богу». На людях, конечно, Сталина не обсуждали. Не время для того было.

Помнит Николай Петрович, как в годы войны к ним пленных австрийцев привезли. В клубе нары соорудили, там они и жили. Умирали, говорит, часто. Не выдерживали морозов под 40. Хоронили пленных на окраине посёлка. Без гробов, да и крестов не ставили.

В «15 квартале» жил и вильвенец Михаил Балабошко. У него, правда, никто репрессирован не был. Бежала семья из голодной Белоруссии. Жили сначала в Губахе, да только стала она не слаще Белоруссии, когда война началась. «Мама при смерти была, она нам свой паёк отдавала, а мы маленькие, чё понимали…» - взрослый мужчина не выдерживает, отворачивается, плачет.

Маму выходили, переехали на «15 квартал». Огород начали возделывать. Да только, вспоминает Михаил Иванович, сколько не выращивали, а на семью из 7 человек, в которой шесть ртов – мужские, всё равно не хватало: «Еле на семена оставалось».

Медсестра была – одна на весь посёлок. Хорошая женщина, а что толку – лекарств у неё всё равно не водилось, даже йода. Умирали поначалу многие. «А когда много за раз умирали, хоронили всех скопом, в одном ящике», - вспоминает Балабошко. Власть советскую не ругали: «Кто ругал, того ночью забирали, и больше уж он не возвращался».

Пока шли по следующему адресу, услышали краем уха: бабулька на лавочке о выплатах для репрессированных чего-то лопочет… Подошли, стали расспрашивать. Она только руками замахала: «Ой, девчат, вспоминать не хочу!» И всё же вспомнила. Родом Лидия Лукина из Крыма. Папа ещё до войны умер, маму в 1944-ом немцы убили: «Зашли в дом, она только и успела крикнуть нам с сестрой: «Бегите в окно!»…» Мать похоронили, когда наши освободили. А через 20 дней пришли, дали два часа на сборы да и выслали в посёлок Ивака, что тоже недалеко от Всеволодо-Вильвы. Сестре тогда 19 исполнилось, а тоже – ручной пилой лес валила. Маленькая Лида помогала, как могла – и пни корчевать, чтобы огород засадить, и крапиву собирать. Из крапивы потом лепёшки пекли. Говорит, вкусные…

«И на подушке плюшевой / Сверкает в переливах / Разорванное кружево / Деревьев говорливых», - это строки из стихотворения «Ивака» Бориса Пастернака, прожившего во Всеволодо-Вильве полгода.

- Ивака? – улыбается Александр Гутковский. – Хороший был посёлок. Бедно жили, но весело! Если воскресенье - гармошки играют, бражки поставят, женщины танцуют, мужчины поют. Мы как одна семья были!

- И что, различий между ссыльными и вольными не было? – не верим.

- Поначалу было. Году в 1935-ом мать моя пошла с кулаком танцевать, её из комсомола-то и выгнали… А потом всё выправилось и смешалось. Не было такого, что – вот ты немец, а ты кулак. Не было.

Родители Александра Станиславовича родом тоже из Белоруссии, а сам он родился в Иваке. 20 лет проработал начальником ивакинского лесопункта. Говорит: «Я там царь и бог был. Всё на мне было. Даже если какая женщина рожает – я отвечаю, не дай бог в больницу не свезу – под суд отдадут».

Было время – и Ивака процветала. Больница была, магазины, пекарня, детский сад с яслями, клуб и самодеятельность своя. Коров две сотни голов да лошадей столько же. Даже радио было! И электричество. «Помню, я людей собрал, - вспоминает Гутковский, - и говорю: хотите со светом сидеть – выходите ямки копать и столбы ставить. И, вы представляете, старушки 70 лет вышли ямки копать! Мы за 3 дня поставили 5 километров высоковольтной линии! Когда включили свет, всю ночь пировали. Без свету-то плохо. Но, правда, рождаемость высокая была...»

Отца Гутковского арестовали в марте 1939 года. Как водится – по доносу: «Ночью пришли, всё перетрясли… А чего трясти? Двое кальсон да одна рубаха…» На другой день его с матерью, как врагов народа, выгнали жить в конюшню. Там полгода они и обитали, греясь о коров. Потом переселили в барак. А затем и отца освободили, год всего просидел.

- Его по три раза в ночь подымали, кормили солёным, а воды не давали. Говорили: вот подпиши – тогда воды дадим, - рассказывает Александр Станиславович. - Но он белорус, здоровый был у меня, всё стерпел и выкрутился.

Говорит: когда Сталин в 1953 году умер, весь посёлок ревел.

- Даже ссыльные? – спрашиваем.

- Да все вообще ревели! Ведь такую войну выиграть не так просто. Я вот не ругаю его. Ну, забирали отца. Время такое было.

- На вас-то потом доносили? – интересуемся.

- А как же? Но меня не арестовывали. Приедут, проверят и уезжают. Я же не воровал. Если б воровал, сидел бы.

- Другие тоже не воровали, а вот – забирали…

- Забирали, - со вздохом соглашается Гутковский. – Вона, один как-то ляпнул: «Мне что при Сталине, что при Гитлере…». Ночью увезли его. 10 лет просидел, а когда освобождали – помер. Ерохин тоже 10 лет отмотал. За то, что песок на буксу сыпал. Вернулся, говорит: «Мужики, покажите мне хоть, где эта букса…»

Справка «Пермских новостей»

Поисковая экспедиция «По рекам памяти» - один из самых известных проектов волонтёрской программы Молодёжного «Мемориала». Он связан с поисковой, исследовательской работой по изучению истории политических репрессий в Прикамье в советский период.

Сплавляясь на катамаранах по рекам Пермского края, волонтёры исследуют места расположения бывших спецпосёлков и лагерей ГУЛАГа 1930-1950-х годов, устанавливают в этих местах мемориальные знаки, записывают воспоминания местного населения, преимущественно - людей, признанных реабилитированными жертвами политических репрессий.

Затем собранные интервью расшифровываются и поступают в электронный архив пермского «Мемориала» (он доступен всем желающим по запросу). Часть интервью попадает в книги памяти «Годы террора», которые издаёт «Мемориал» (ближайший выпуск запланирован на конец этого года).

Блиц-опрос. Для меня это – школа жизни... 

«Что стало для вас главным открытием?» - на этот вопрос отвечают участники экспедиции «По рекам памяти» (май, 2009 года).

Маркус Аватер, Леверкузен (Германия):

- Первое: я слышал рассказы репрессированных, а не просто читал их. Второе: в мае здесь очень странная погода… Но кроме голода и холода – всё было прекрасно!

Оксана Калинина, Пермь, географ:

- Для меня открылась новая грань жизни. Люди, которые кажутся совершенно обыкновенными, заключают в себе целый клад. Глядя на них, можно учиться жить.

Юля Пермякова, Пермь, историк:

- Меня поразил наш конечный пункт - Всеволодо-Вильва. Он вызывал весьма лиричные ассоциации – Чехов, Пастернак… Я и не думала, что на этой земле пролито столько крови и слёз.

Юнона Абдуллаева, Ханты-Мансийск, журналист:

- Для меня самое необычное было то, как несколько абсолютно незнакомых людей могут находиться вместе, видеть друг друга каждый день, есть из одной кастрюли… Мы все такие разные, у каждого своя жизнь, и всё же мы стали командой.

Никита Харламов, Пермь, историк:

- Мне запомнился дедушка из Кизела. Ему 97 лет. Он свидетель целой эпохи. Прошёл спецпоселение, все эти перестройки и дефолты… И остался крепким человеком, ему 97 и не дашь!

Наталья Крылова, Пермь, историк:

- Мы окунулись в 1930-50-ые года, и нам стало небезразлично. Мне кажется, то, что мы узнали, каждый участник экспедиции донесёт до своих близких. Осознанно или неосознанно, так или иначе, но в своей жизни он это сделает.

Ирина Обухова, Пермь, историк:

- Мысль, которая пришла ко мне после экспедиции: к сожалению, я так и не поговорила со своей бабушкой. Её не стало в этом году. А я так и не смогла спросить у неё всё то, что спросила у этих, совершенно незнакомых людей…

Комментарий из первых уст

«Главное – успеть»

Роберт Латыпов, сопредседатель пермского молодёжного «Мемориала», руководитель экспедиции:

- То, что делают участники экспедиции – это черновая исследовательская работа. Люди, ставшие свидетелями сталинской эпохи, скоро уйдут, и с ними уйдёт целый пласт памяти. Сейчас мы просто успеваем хоть что-то записать. Потом уже на основе этого материала, историки напишут свои книги и монографии.

Кроме того, эта экспедиция выполняет просветительскую функцию для тех людей, которые в ней участвуют. Для них – это открытый урок истории. Когда мы смотрим про историю политрепрессий, например, по телевизору, она ощущается, как история Древнего Египта. И сложно представить, что всё это было у нас и всего несколько десятилетий назад. И далеко-то мы не ушли, и возврат вполне возможен…

Анастасия Сечина, Пермь – Кизел – Всеволодо-Вильва – Пермь 

Исходные данные экспедиции. Места сбора устной истории 

Кизел. На начало января 1953 года в Кизеловском ИТЛ (Кизеллаге) содержалось около 23 тысяч заключенных. На начало 1959 года четверть всего населения Кизела находились по ту сторону колючей проволоки. В годы «Большого террора» 1937-1938 годов 2424 жителя Кизеловского района были арестованы по политическим статьям. Около половины из них расстреляны, остальные – отправлены в лагеря ГУЛАГа.

Основной контингент репрессированных до 1941 года составляли семьи раскулаченных крестьян. В годы войны среди спецпереселенцев стали преобладать представители депортированных народов – крымские татары, поволжские немцы и другие. Также известно, что с 1943 по 1950 годы в Кизеле находились лагеря для военнопленных. Они работали на строительстве жилых и производственных зданий.

По данным за 2008 год, в Кизеле проживает 484 человека, признанных жертвами политических репрессий.

Посёлок Расик (Кизеловский район). Официально образован в 1962 году на базе железнодорожной станции ветки «Кизел – Березники». Ранее, в 1940 – 1950-е годы здесь находился лагерный пункт, входивший в состав Башмаковского лагерного отделения Кизеллага. Через него переправлялся добываемый заключёнными лес для шахт Кизела.

Посёлок Башмаки (Александровский район). В 1940 – 1960-е годы посёлок был центром Башмаковского лагерного отделения №1 Кизеллага. В его состав входили следующие лагерные пункты: «Башмаки», «Штабной», «49 квартал», «13 квартал» и «Усолка». Основная производственная деятельность – лесозаготовки для Кизеловских шахт и строительных работ.

Посёлок Всеволодо-Вильва (Александровский район). В 1930-1950-е годы в посёлке и вокруг него трудилось большое количество спецпереселенцев. О точном их количестве архивные документы умалчивают. Известно также, что с 1943 по 1945 годы здесь находился лагерь для военнопленных.

По данным за 2008 год, во Всеволодо-Вильве проживает 72 человека, признанных жертвами политических репрессий.

Информация составлена Робертом Латыповым
на основе архивов ГАРФ, ГАНИ, УВД Пермского края, монографий, статей
и материалов поисковых экспедиций прошлых лет.

Источник в СМИ (сокращённая версия)

Цикл программ «По рекам памяти», вышедший на радио «Эхо Перми»

С ноября мы начинаем проводить личные консультации для тех, кто интересуется международными волонтёрскими проектами. Консультации бесплатны и будут проходить два раза в неделю, по предварительной договоренности.