Роберт Латыпов, сопредседатель Молодёжного «Мемориала»

Когда я приступил к написанию этой статьи, то свою задачу видел в простом рассказе об очередном волонтёрском проекте пермского Молодёжного «Мемориала». Но постепенно мне становилось ясно, что без анализа ситуации, которая привела нас к этому проекту, без объяснения причин появления идеи создания «музея без гида», посвящённого теме сталинского ГУЛАГа в Пермском крае, без объяснения выбора именной такой формы материальной реконструкции памяти о государственном терроре советской эпохи, только лишь описание волонтёрского лагеря «Створ», его результатов и перспектив в будущем было бы непонятным и бессмысленным. В статью включены мои личные размышления о том, что сегодня может являться приоритетом в работе пермского «Мемориала» по приобщению молодёжи к изучению трагической истории XX века.

Идея проведения молодёжного волонтёрского лагеря «Створ» созрела не сразу. Но и сказать, что она появилась случайно, тоже нельзя. Ведь к моменту проведения первого смены лагеря «Створ» в июле 2007 года Молодёжный «Мемориал» уже накопил большой опыт в организации поисковых экспедиций «По рекам памяти» по местам расположения спецпосёлков и лагерей ГУЛАГа на территории Пермского края. Сотрудниками и волонтёрами были пройдены более трёх десятков маршрутов. Они были очень разными: водными и пешими, с сезонными отличиями – ранней весной, жарким летом и поздней осенью, разной сложности прохождения. Разными были и команды участников: кому-то походы давались легче, кому-то труднее. Но при любых вариантах основные итоги каждой экспедиции были почти всегда схожими – налицо был растущий интерес молодых людей (или, по крайней мере, неравнодушие) к истории политических репрессий в нашей стране, к истории родного края, к современным проблемам России. Понимание этого факта как-то естественным образом у нас появилось стремление двигаться дальше, желание этот интерес воплотить в чём-то материальном, в то, что могли увидеть, понять, и принять многие другие люди.

Собственно, наши экспедиции «По рекам памяти» каком-то роде уже выполняли и продолжают выполнять эту задачу – фиксация мест, связанных с эпохой ГУЛАГа, сохранившихся объектов, сохранение и увековечивание памяти жертв террора. Записанные участниками экспедиций интервью с бывшими репрессированными постепенно пополняют архив Пермского «Мемориала». Интервью публикуются в Книге памяти «Годы террора», на сайте организации, используются в исследовательских работах школьников и студентов. Временные мемориальные знаки, уставленные участниками экспедиции по берегам прикамских рек в местах расположения бывших спецпосёлков и лагерей ГУЛАГа, уже давно известны среди местных туристов, охотников и рыболовов. Тропинки к этим знакам, цветы, лежащие у их подножия, не говоря уже о самом факте их неразрушения, подтверждает, что люди неравнодушны к этойпамяти и к такой форме её сохранения. Работа молодых мемориальцев явно востребована.

Вот ещё одно знаковое подтверждение. В последние годы мне доводилось часто встречаться с инструкторами, которые в большом количестве водят детские и «взрослые» туристские группы по рекам Прикамья. Отрадно, что все из них относятся к деятельности Молодёжного «Мемориала» по сохранению памяти очень позитивно. По их мнению, появление и наличие информации по истории политических репрессий в такой доступной и наглядной форме как мемориальные знаки по берегам рек усиливает интерес людей к истории родного края и своей страны, будит сознание, рождает стихийные дискуссии. Все туринструкторы, с которыми мне приходилось общаться, включают в свои путевые карты и программы походов обязательное посещение таких мест. Из чего можно сделать вывод (пока осторожный, конечно) о том, что люди – и не только пермяки, что не может не радовать – постепенно перестают бояться и стесняться этой истории, хотят говорить о ней, критично обсуждать непростые моменты прошлого.

Конечно, не трудно понять, что мемориальные кресты и обелиски, пусть даже снабжённые табличкой с краткой аннотацией о месте, где установлен памятник, не всегда могут утолить потребность человека в информации. Не говоря уже о закреплении памяти об истории репрессий и дальнейшем её распространении по типу «от одного к другому». Например, для участника экспедиции мемориальный знак есть некий краткий итог его личной мемориальской работы в каком-то населённом пункте (скажем, по сбору воспоминаний, «устной истории» в бывшем спецпосёлке Вильва). Тут даже споров нет! Большинство наших волонтёров в один голос говорят, что совместно установленный ими мемориальный знак оставляет чувство ненапрасности проведённых исследований, ощущение сопричастности к Истории. Даже если они никогда ни до, ни после экспедиции историей профессионально не занимались и не будут заниматься. Но те же ребята говорят, что для дальнейшего погружения в историю самого места, переживания той человеческой трагедии, что заключена в нём и его сопровождает, только факта установки знака мало. Им хочется большего… Могу предположить, что примерно тоже хотят и те, что идут за нами и видят эти знаки.

Почему не музей «Пермь-36»?

Небольшое отступление. Раньше у меня, как одного из руководителей волонтёрских проектов Молодёжного «Мемориала», была возможность, что называется, перенаправить этот возрастающий интерес молодых людей к истории, к желанию практических шагов по её сохранению на другой наш, не менее известный проект. Ежегодно наша организация проводит две-три смены летнего волонтёрского лагеря на базе Мемориального музея истории политических репрессий «Пермь-36» (деревня Кучино Чусовского района). Казалось бы, места лучше не сыскать. Тут тебе и история живая, «натурная» – настоящая бывшая зона. (Она действовала с 1946 по 1987 годы и печальна знаменита тем, что в последние 15 лет своего существования была одной из самых жёстких зон для содержания политзаключённых, «узников совести».) И люди здесь собираются соответствующие: волонтёры, которые съезжаются со всей России и других стран, бывшие «сидельцы» политзоны «Пермь-36» с их безумно интересными рассказами о диссидентском прошлом, активисты некоммерческих организаций с их дискуссиями и передачей своего опыта работы в гражданской сфере (собственно говоря, опыта о том, как быть свободными в ещё недавно тотально несвободной стране!). «Пермь-36» длительное время была интересна для молодёжи и своей возможностью что-то реальное сделать своими руками. Во второй половине 1990-х и начале 2000-х годов волонтёры восстанавливали заборы бывшей зоны, натягивали «колючку», белили и красили бараки для заключённых, бетонировали дорожки – словом, помогали строить Музей ГУЛАГа. Часто это был тяжёлый, неквалифицированный, но при этом очень благодарный труд. Добровольцы и мы, мемориальцы, здесь вместе сопереживали недавнее прошлое нашей страны, наше сегодняшнее настоящее. Самим фактом волонтёрского лагеря и работах по музеефикации бывшей политзоны мы понимали, что творим Историю. Это остро воспринималось тогда, наверное, всеми. Уж слишком мал был (да и остаётся) разрыв между социалистическим вчера и постсоветским сегодня. Слишком очевидна была эта разница, слишком сильным было желание участвовать в чём-то по-настоящему свежем, новом, интересном, идущим вразрез с традиционными представлениями о правильности только героической отечественной истории.

Но со временем многое изменилось. И как мне кажется, для сегодняшнего поколения молодых волонтёров музей «Пермь-36» в какой-то степени утратил ореол загадочного места, в котором когда-то причудливым образом соединялось ещё недавно скрытая История и личное участие ребят в восстановлении исторической правды. Мемориальный музей в силу своей уникальности (как единственное учреждение подобного рода на бывшем пространстве СССР) сегодня фактически стал брендом Пермского края. За последние годы он стал более известен, более привлекателен. И не только для общественности и СМИ, но и для государства. Из краевого бюджета сюда вкладываются серьёзные средства на восстановительные работы и просветительские проекты (один международный форум «Пилорама» чего стоит!). Есть возможность постоянно привлекать профессионалов-строителей для работ по музеефикации бывшей зоны. Вероятно, прежней надобности в труде волонтёров уже нет. И в ходе нынешних волонтёрских смен, которые нами по-прежнему проводятся, добровольцы привлекаются главным образом на работы по благоустройству территории бывшей зоны и вокруг неё. Собственно, ничего страшного в этом нет. Когда-то можно было только мечтать о том, чтобы музей развивался и рос не только скромными усилиями общественности и благотворительных фондов, но и при поддержке государства и региональной власти. В каком-то смысле можно понять позицию администрации музея, стремящейся к профессионализации работы своего учреждения, к такому выстраиванию своей работы и отношений с окружающим миром, которые бы по формальным признакам говорили бы о нём действительно как о Музее (типовые экскурсии, специализированные уроки для школьников, передвижные выставки и т.д.). Всё это правильно, конечно. И к этому состоянию приходит, наверное, каждый музей, неважно кем он был основан: государством, частным лицом или общественной организацией.

Но в том то и дело, что очень многим молодым людям, которые приходят в Молодёжный «Мемориал», хотелось бы большего, нежели только участия в благоустройстве бывшей зоны. Они хотели бы на практике реализовать свою глубокую, внутреннюю потребность понять трагическое прошлое своей страны, участвовать в возрождении этой истории, сделать её достоянием для более широкого круга людей. И мы, мемориальцы, понимаем, что должны дать им такую возможность. Мы должны предложить им участие в таких проектах, в которых из зрителей или слушателей они могли бы стать действительно Созидателями. Должны появиться (и, слава Богу, появляются) самые разнообразные гражданские инициативы, в которых человек самым непосредственным образом входит и «живёт» в истории, пытаясь разобраться во всех её противоречиях, а иногда и трагизме.

Я убеждён в том, что если история государственного террора в нашей стране по-прежнему не «переварена» обществом, не стала составной частью исторического сознания каждого россиянина, если она не вступила в прямой контакт с этим человеком (а иногда и в конфликт со стереотипами и мифами советской эпохи), если на многие «почему» существуют лишь отсылки на «классиков», историков-профессионалов, если нет широкой дискуссии и (очень важно!) возможности что-то сделать самому – вся эта история станет формальной и пустой. Или, что ещё страшнее, будет «приватизирована» небольшой группой лиц, которые с благословления нынешних властей получат исключительное право говорить об этой теме.

Возможно, подобные суждения покажутся кому-то слишком резкими и излишне апокалиптичными. Но меня на эти мысли толкает очевидная тенденция строительства в нашей стране новой государственнической истории, которая если не в прямую, то косвенно оправдывает все преступления, совершённых советским государством против своих же граждан. Всё это происходит при полумолчаливом согласии российского общества. А если учесть и серьёзное уменьшение возможностей НКО (и, прежде всего, общества «Мемориал») влиять на это самое общество, поддерживать саму тему истории политических репрессий как актуальную и важную, то всё это вместе взятое заставляет нас быть более самокритичным и меньше романтизировать наши общие недавние успехи и достижения.

У каждого, кто занимается историей политических репрессий в СССР, разумеется, существуют свои взгляды и приоритеты о том, как нужно изучать и как нужно рассказывать об этом прошлом, на что необходимо сделать акценты. Это налагает определённую специфику в наших подходах и формах деятельности. Для пермских мемориальцев такой спецификой всегда являлся так называемый деятельностный принцип, заключающийся в стремлении не только рассказать человеку о государственном терроре, но и включить его в сознательную и активную деятельность по восстановлению и закреплению этой памяти, преодолению последствий тоталитарного прошлого в сегодняшнем настоящем. Для нас крайне важно соединять понимание человеком этой истории и предоставление ему возможности самому что-то сделать для её сохранения и распространения. Если говорить о деятельностном принципе ещё более категорично, то в нашей работе, он более приоритетен как ценность, нежели результаты сугубо научно-исследовательской или чисто образовательной деятельности, при которой обычный человек выступает, прежде всего, в роли потребителя информации, объекта приложения наших сил, а не субъектом, активным соучастником процесса. Вот в чём и раньше, и сегодня заключена сама суть волонтёрских и правозащитных проектов Пермского «Мемориала».

Разумеется, каждый из этих проектов – это всегда поиск, это всегда эксперимент. Трудно ожидать в каждом из них мгновенного положительного результата. Скорее, это всегда работа, рассчитанная на дальнюю перспективу. На то, что когда-нибудь (и мы верим в это!) количество людей, неравнодушных к темам, которыми мы, мемориальцы, занимаемся и поднимаем для широкого обсуждения, перерастут в качество глубокого осмысления обществом своего недавнего прошлого и состояния сегодня. Одним из таких экспериментов Молодёжного «Мемориала» и стал передвижной волонтёрский лагерь «Створ».

Как всё начиналось…

Во время очередной экспедиции «По рекам памяти» в мае 2005 года мы с моим близким другом Александром Захаровым общались на тему перспективности и эффективности наших добровольческих проектов. В частности, разговор зашёл о том, что помимо музея «Пермь-36», нам нужно поискать новые точки приложения сил, в которых бы соединялись наши принципы и подходы с некой новизной, большей самостоятельностью и независимостью волонтёров в выборе форм закрепления памяти об истории политических репрессий. И вдруг Александр мне предложил: «А почему бы нам не провести волонтёрский лагерь на Створе?» Меня, признаюсь, поначалу эта идея как-то не прельстила. Уж больно неудобное предлагалось место.

Створ – это бывший лагерь ГУЛАГа. Как и «Пермь-36», он располагается на реке Чусовой, только в отличие от кучинского музея на 20 км выше по течению от города Чусового. Это абсолютно заброшенное место, вдали населённых пунктов. От прежней зоны практически ничего не осталось – всё «разбомбили» местные жители и туристы ещё 1970 – 1990-е годы. Место заросло ивняком и березняком. Стоять там одиночным туристским биваком-то трудно и невесело, а не то, что большой группой – дров практически нет, с чистой водой «напряг», летом комары и оводы в большом количестве, в зарослях травы встречаются гадюки, мобильной связи с городом нет. Да и вид этого места не очень-то приглядный, тем более, если знаешь, какими великолепными пейзажами богата река Чусовая. «Заброска» группы туда возможна только по воде. Поэтому ей надо быть полностью автономной в смысле обеспечения себя всем необходимым. В общем, идея поначалу как-то не пришлась по душе. Но потом… Подумали, обсудили и поняли что, «плюсов» у этого места гораздо больше, чем «минусов».

Во-первых, Створ «богат» своим гулаговским прошлым. Свою историю он ведёт с конца 1942 года, когда советское правительство приняло решение о строительстве на реке Чусовой Понышской ГЭС. В первые и самые трудные годы Великой Отечественной войны промышленность Прикамья нуждалась в новых источниках электроэнергии. Решение этой проблемы первоначально видели не только через быстрое строительство новых шахт по добыче угля, но и через возведение на реках Усьве, Вильве и Чусовой ряда маломощных гидроэлектростанций. Ответственным за их возведение стало Главное управление лагерей (ГУЛАГ) при Народном комиссариате внутренних дел СССР. На строительных работах использовались в основном заключенные специально создаваемых исправительно-трудовых лагерей – Понышлага, Широклага и других. Если говорить о первом из них – Понышском исправительно-трудовом лагере, то его управление находилось на станции Всесвятская, а основная зона была построена здесь – в урочище Створ, где хотели построить основную плотину на реке Чусовой. Тысячи людей, большую часть которых составляли так называемые «политические», т.е. осуждённые по печально известной 58-ой статье УК РСФСР, в глухой тайге рубили лес, корчевали пни, подготавливая ложе водохранилища и базу будущей гидроэлектростанции, добывали уголь, строили бараки, жилые и хозяйственные объекты. Первоначально все постройки носили временный характер, так как планировали построить ГЭС за два года. Сотни людей умерли, не вынеся исключительно тяжёлых условий труда и жизни. При этом строительство плотины так и не было завершено – в 1944 году все работы были свёрнуты. Лагерь на какое-то время стал «проверочно-фильтрационным» для бывших советских военнослужащих, прошедших через фашистские концлагеря.

В 1946 году отдельный лагерный пункт №1 «Створ» ИТК №10 приобрёл статус лагеря «для принудительных каторжных работ», в котором опять же должны были отбывать и отбывали до 1953 года «политические» заключённые. С «приобретением» нового статуса и соответствующим ужесточением режима содержания смертность среди более 2,5 тысяч заключённых резко возросла. После смерти Сталина и массовых амнистий зона сохраняла статус «политической». В 1962 году участок «Створ» ИТК №10 был преобразован в самостоятельную колонию общего режима №33, просуществовавшую до 1972 года. С закрытием зоны прекратил своё существование в 1975 году и посёлок Створ, в котором проживали семьи охранников.

Для нас важным было и остаётся то, что в сталинский период «Створ» был единственным каторжнымлагерем на территории Пермского края (тогда – Молотовской области), в котором действовали самые суровые и жестокие условия содержания заключённых. И, как мы сегодня знаем, по сути невинных людей. Мимо этого факта пройти было нельзя.

Второй «плюс» – и это нам сразу стало ясно – заключается в выгодном месторасположении Створа с точки зрения будущей аудитории, посетителей этого места. Участок реки Чусовой от турбазы Усть-Койва до города Чусового (а именно на этом отрезке пути находится Створ) – один из самых популярных для туристов-«сплавщиков». По нашим с Александром скромным подсчётам, за сезон 2005 года здесь должны были пройти на катамаранах, байдарках, резиновых лодках и плотах не менее 5-6 тысяч человек (в основном – молодёжь). А это, согласитесь, уже немало! Особенно если сделать так, чтобы хотя бы половина из них сделала краткую остановку на месте бывшего каторжного лагеря и познакомилась, таким образом, не только с его историей, но и с самой темой сталинских репрессий. С учётом того, что количество туристов с каждым годом всё возрастает, то Створ как место будущего музея мог бы стать перспективным и востребованным. Кстати, за сезон 2008 года здесь прошло по меньшей мере в два раза больше туристов.

В-третьих, при близком рассмотрении не такими уж страшными нам показались и трудности, с которыми предстояло столкнуться участникам волонтёрского лагеря. Маршрут похода, как и сама зона нам были хорошо известны – поисковые экспедиции «По рекам памяти» проходили здесь уже четырежды. В отличие от хорошо оборудованного стационарного волонтёрского городка при музее «Пермь-36», в котором мы можем проводить длительные смены, здесь, на Створе для начала вполне можно обойтись проведением трёхдневного палаточного лагеря. Для того, чтобы снять все вопросы, мы с Александром решили организовать сюда специальную поездку и провести разведку местности. Такая поездка состоялась только через год, в сентябре 2006 года. Тогда у нас уже сформировалось общие контуры того, что здесь можно сделать в ходе первого волонтёрского лагеря, на первом этапе мемориализации бывшей зоны.

Первая волонтёрская смена

В первую очередь мы посчитали важным выделить и обозначить само место бывшего лагеря со стороны реки. Как уже говорилось, до Створа можно добраться только водой. А как раз со стороны реки он практически и незаметен – заброшенную зону постепенно поглощает тайга. Поэтому нужны были какие-то маркеры в виде знаков, символов, надписей, то, что «цепляло» бы глаз, вызывало любопытство, желание туристов здесь остановиться.

Вторую свою задачу мы видели в том, чтобы разместить здесь хотя бы краткую, первичную информацию о бывшем лагере «Створ». Первоначально предполагалось, что это будут информационные щиты, сбитые из досок и бревён и установленные рядом друг с другом на берегу реки. В жизни получилось всё не так, как мы задумывали. Хотя конечным результатом были очень довольны.

Очень важное замечание – всё, что мы собирались сконструировать, собрать и установить, должно было быть только из дешевого материала (например, сухая древесина, бумага). Мы понимали, что пока не можем серьёзно «вкладываться» в это место. И не только из-за скудности имеющихся средств. Нам нужно было убедиться, что всё сделанное нами будет востребовано, не расхищено, не разрушено людьми. Не говоря уже о природе – ветрами, дождями, снегом. А если даже и разрушено, то всё могло быть легко и быстро восстановимо следующей группой волонтёров.

Мы также понимали, что все работы на Створе должны быть простыми и несложными для волонтёров, не требовать от них (по крайней мере, в первые два-три года проведения лагеря) какой-то серьёзной квалификации. Мы изначально рассчитывали на то, что сама работа в этом месте будет подвигать ребят к предложению своих идей, стимулировать желание творить вместе с нами. Створ должен был превратиться в площадку, где работала бы фантазия, а их сугубо личный взгляд на российскую историю рождал бы новые формы сохранения памяти. В этом элементе импровизации, сотворчества и заключался, собственно, деятельностный принцип «Мемориала». И мы не ошиблись!

В первый год финансовую поддержку проекту оказало Министерство по культуре и молодёжной политике Пермского края. В передвижном лагере приняло участие 25 человек. Среди них были и старшеклассники, и студенты, и рабочая молодёжь. Были и дети из неблагополучных семей. Костяк же группы составили волонтёры Молодёжного «Мемориала», которые уже имели опыт участия в поисковых экспедициях «По рекам памяти». Для меня, как руководителя этого лагеря, большое значение имел и тот факт, что люди, собравшиеся здесь вместе, несмотря на серьёзную разницу в возрасте, в своём личном опыте и образовании, смогли стать командой единомышленников. Это было заметно по тому, с каким энтузиазмом ребята участвовали в походе и работах на Створе, по взаимовыручке, уважению и терпению друг к другу, по тем разговорам у вечерних костров, в которых совсем не по героически, не по официальным стандартам обсуждалось прошлое своей страны.

Мне кажется, что главное заключалось в том, что волонтёрский лагерь «Створ» стал для большинства ребят действительно открытым уроком истории, далёким от какого-либо назидания и поучений. Здесь не было лекций, не было и в помине каких-то «страшных историй». Это было место, в котором ребята могли, спокойно и не торопясь, пройтись по бывшей зоне, смотреть, видеть, запоминать, задавать вопросы – себе и другим участникам. А потом что-то сделать своими руками – разгрести мусор, достать из небытия предметы ушедшей эпохи, так до конца и не понятой нашим поколением, и оставить после себя След, который недвусмысленно говорил бы о том, что память об этой истории сохранена и будет жить.

В первый год проведения лагеря – в июле 2007 года – мы успели сделать немногое. Тогда нам помешала погода. Из-за дождя вместо трёх дней волонтёры работали только два. Но основное было всё-таки выполнено. Нами была создана первая площадка для посещения бывшего лагеря туристами. Для этого на бывшей «промышленной зоне» была очищена от травы и кустарника небольшая территория. Она получила у нас название – «центральная площадка». На стене разрушенного здания мастерских, которая была обращена к реке, сделана надпись большими буквами «Бывшая политзона «СТВОР». У основания другой, рядом стоящей стены волонтёрами была сооружена 5-метровая деревянная конструкция, имитирующая лагерную вышку. Причём, строительство именно такой конструкции было чистой импровизацией. Поначалу никто из ребят не предполагал, что будет именно «вышка». Но, в конце концов, оказалось, что она как нельзя лучше походит и по смыслу, и по назначению к этому месту. На четырёх её гранях были установлены информационные стенды, рассказывающих об истории этого лагеря, а также информирующих об общем количестве жертв террора в Пермском крае. На одном из стендов размещена архивная копия схемы лагеря, датируемая 1951 годом. Помимо стендов, на «вышке» закреплены элементы лагерного быта – решётки, «колючка», плафоны освещения периметра зоны и даже… лагерный «рельс», ударами о который в своё время определялся режим дня заключённых. Каждый пришедший сюда теперь может тоже ударить в него, отмеряя тем самым время от начала своего непосредственного знакомства с гулаговским прошлым. Все предметы были найдены волонтёрами в ходе разведки местности и осмотра бывшего лагеря. В общем, как говорится, «сделали просто, но со вкусом».

Радовало и то обстоятельство, что участники других туристских команд, проходивших в это время мимо Створа и делавших там остановку, весьма положительно отзывались о нашей деятельности. Как выяснилось впоследствии, эта работа получила после нашего отъезда стихийное продолжение – люди начали искать на зоне и приносить к подножию нашей «вышки» другие артефакты: решётки, посуду и даже… остатки прожектора. У людей, не имеющих прямого отношения к деятельности «Мемориала», появилось желание что-то сделать вместе с нами, вложить свою лепту в сохранение памяти о пережитой когда-то трагедии.

Вторая волонтёрская смена

Вдохновение от первого успеха стало основой для нового волонтёрского лагеря. К июлю 2008 года он уже стал популярным – в «Мемориал» пришло вдвое больше заявок на участие. Лагерь стал международным – среди молодых людей-участников было двое англичан, двое немцев, двое голландцев, девушка из Беларусии. С учётом же национального своеобразия состава российских участников можно с уверенностью сказать, что собралась настоящая интернациональная бригада. Команда получилась очень пёстрой, разновозрастной и разноязыкой. Однако – иногда это случается – объективные трудности могут превратиться в дополнительный фактор успеха всего мероприятия.

Задачей второго этапа мемориализации бывшей зоны мы поставили для себя собственно начало строительства… музея. Музея необычного. Музея, в котором нет экскурсовода. А если и есть, то им мог бы выступать… сам посетитель. С имеющимися у него знаниями и видением прошлого, с его желанием реконструировать в своём сознании целую эпоху, скрытую в разрушенной временем зоне. Почему именно такой музей? Причём здесь «реконструкция в сознании»? И для чего?

Мемориализация любого объекта – будь то дом, улица, населённый пункт – подразумевает не только наше глубокое изучение истории самого объекта и сохранение памяти о нём (в форме устного воспоминания, текста, фотографии, мемориального знака или в другой форме), но и в последующей передаче этой памяти большому количеству людей. Как показывает опыт, лучше всего эта передача, транслирование памяти происходит именно в музее, поскольку он позволяет собрать в одном месте сразу много источников информации – те же тексты, фотографии, воспоминания и т.д. Среди этих источников в музее есть и ещё один, очень важный. Это рассказ экскурсовода – носителя ещё большой информации, нежели доступно нам в нашем зрительном восприятии объекта памяти.

Конечно, создание обычного музея с многочисленными и разнообразными источниками информации, с постоянным экскурсионным сопровождением на Створе пока невозможно (выше уже говорилось, что это заброшенный уголок тайги, вдали от населённых пунктов и дорог). Но сейчас этого, собственно говоря, даже и не нужно! Бывшая зона «Створ» – сама по себе большой и интереснейший экспонат под открытым небом. И выделение наиболее важных фрагментов и объектов этого экспоната вместе с установкой сравнительно небольшого информационного сопровождения (в виде стендов, например) могут дать новую и важную, прежде всего, для молодых людей информацию и пищу для серьёзных размышлений. Такими сильными, говорящими сами за себя фрагментами здесь могут стать остатки основных объектов бывшего каторжного лагеря: например, фундаменты бараков для заключённых, остатки промышленных объектов, многочисленные предметы быта и труда заключённых.

Вот как раз выделением и мемориализацией таких мест бывшей зоны и занимались волонтёры второй смены. Всего их было выбрано два – один из бывших бараков для заключённых и бывший штрафной изолятор (внутрилагерная тюрьма).

Обычный рабочий день (из дневниковых записей)

…Дорога от базового лагеря до Зоны занимает полчаса. Группа волонтёров растянулась. Оно и понятно – жарко. Солнце уже высоко. Самое пекло ещё не наступило, но его приближение ощущают уже все. Как только мы выходим на «центральную» площадку и к Вышке, посылаем гонцов за водой – в двухстах метрах от нас из-под скалы камня Печка бьёт большой родник с вкусной ледяной водой. Пока же скидываем свои нехитрые пожитки и инструменты у полуразрушенной стенки. И ждём отставших. Здесь, за стеной хорошая тень. Кроны берёз закрывают почти всё небо над нами. Приятно полежать на холодных камнях. Но эту мысль мы отгоняем – работа есть работа.

Распределяю ребят на бригады. Собственно, это сделали мы вместе уже вчера: кто-то упорно хочет продолжать расписывать указатели, кому-то явно нравится археология и поиск находок в земле, кто-то согласился копать ямы под столбы. Работа есть для всех. Постепенно расходимся по объектам.

Пермские студентки Ирина, Маша и Оксана раскладывают на кирпичах деревянные таблички-«стрелки», кисти, краску и лак. Им нужно подготовить будущие указатели. В конце дня они будут закреплены на столбе у входа в Зону. Получится своеобразный регулировщик для путешествия по ГУЛАГу с указанием расстояния до каждого объекта: «штрафной изолятор – 600 метров», «мастерские – 200 метров», «контрольно-пропускной пункт – 500 метров», «жилой барак – 300 метров»…

Володя Миркин из Томска, мой давний друг и ветеран поисковых экспедиций, копает ямы под столбы с указателями. Работа труднее, чем показалась вначале. Под дёрном – груды камней и остатки деревянной «лежнёвки» Зоны. Так в 1940 – 1960-е годы называли дороги, проложенные в глухой тайге, часто в заболоченных или в затапливаемых местах. Колею такой дороги составляли «лежни» – большие деревянные плахи, положенные на поперечные брёвна-шпалы (получалось что-то вроде деревянной «железной дороги»). Грузовые машины и гужевой транспорт по ней могли «ходить» в основном в зимний период. Весной и осенью дорогу размывало, и заключённым приходилось её вновь восстанавливать. Это было жизненно необходимо, ведь «лежнёвка» была единственной сухопутной дорогой, которая связывала бывший лагерь с «Большой землёй» (железнодорожной станцией Всесвятская). В летние месяцы связь поддерживалась по реке Чусовой.

Скрежещет по камням лопата. Из ямы вручную достаются большие щепы от бывшей плахи. Копать тяжело. Но я знаю, Володя – упорный, а значит – яма под столбы будет.

Самая большая по численности бригада сегодня работает «на бараке». Задача вроде бы простая – надо очистить кирпичный фундамент и всю площадь постройки от травы и кустарника. Этим занимаются девушки. Поначалу неловко, потом дело в их руках заспорилось. Здесь деревья создают хорошую тень, работать значительно легче, чем вчера. Постепенно обрисовываются наиболее важные элементы постройки – стены, углы, остатки металлических печек-«буржуек». Парни – шотландец Хеймиш и немец Феликс – огораживают периметр бывшего здания специальной маркировочной лентой. Им всё время приходится отвлекаться – оттаскивать в сторону поваленные деревья и хворост, остатки тяжёлых металлических конструкций.

Во время беглого осмотра одной кирпичной кучи неожиданно для себя и других снова нахожу старого «знакомого». Это кирпич с клеймом Понышлага. Такие мы находили и в прошлые годы, но очень редко. Неудивительно, ведь факты клеймения гулаговской продукции – это исключительные случаи. Лагерные начальники и их партийные бонзы стремились скрыть то огромное экономическое значение, которое имел невольнический труд заключённых в СССР. Поэтому упоминания о ГУЛАГе и тем более о выпускаемой им продукции были крайне редки. Скорее всего, кирпичи с клеймом «Л/О №1 ПОНЫШЛАГ» (лагерное отделение №1) использовались исключительно для своих нужд и не уходили «на сторону». Моя находка чрезвычайно всех окрыляет – вот она, настоящая история! Результаты археологических изысканий не заставляют себя долго ждать – ребята находят новые образцы кирпичного производства Зоны.

Все найденные здесь предметы быта заключённых – пуговицы, очки, посуда, дверные ручки, остатки обуви и одежды, инструменты – постепенно складируются на специальной площадке. Эту идею предложил немецкий волонтёр Михаил Штровик. В его исполнении прямо на земле появился большой импровизированный стенд, огороженный невысоким, но эффектным заборчиком. Смысл этого действа всем волонтёрам ясен: теперь каждый пришедший сюда может потрогать «экспонаты» этого барака, подержать их в руках. Какой-либо материальной ценности они не представляют. Будет странно, если кто-то решит их отсюда унести. Скорее наоборот, добавит из того, что во множестве ещё лежит вокруг. А вот на размышления эти предметы не могут не наводить.

Кто-то из девушек предлагает найденные во время работы оконные решётки (в своё время они были обязательны для каждого барака советских каторжников) растянуть на верёвках между стволами деревьев, как раз по периметру здания. Получилось здорово! Руины барака, лежащие на земле, вдруг стали постепенно преображаться.

В течение дня парни притащили из глубины зоны почти полностью сохранившуюся металлическую двухъярусную кровать. У местных каторжников такие кровати, кстати, были – лагерь, как бы не цинично это сейчас звучало, в 1940 – 1950-е годы официально считался… «оздоровительным». Среди заключённых было много инвалидов и лежачих больных. И вместо деревянных нар им были положены металлические «шконки». Когда мы установили кровать рядом с «шедевром» Михаила, барак – а точнее то, что от него осталось – приобрёл объём и целостность. Рядом же установили стенд, который гласит: «ЖИЛОЙ БАРАК ДЛЯ ЗАКЛЮЧЁННЫХ. Здесь располагался один из жилых бараков бывшей лагерной зоны «Створ». В 1940 – 1950-е годы «жилища» для заключённых были типичными для всего сталинского ГУЛАГа: дощатые дома каркасно-засыпного типа до 50 метров в длину и до 10 метров в ширину. Внутри барака устанавливались деревянные нары для 200 (нередко и до 250) человек. В зимний период бараки обогревались металлическими печками-«буржуйками». Их остатки ещё можно увидеть. Духота, смрад, вонь, холод, болезни, антисанитарные условия жизни – типичные составляющие жизни человека в ГУЛАГе».

В разведке и обходе территории Зоны мне помогают пермяки Андрей и Рамиль. Вместе мы собираем «подъёмку», наиболее интересные вещи лагерной истории, и намечаем будущие работы на завтра. Вскоре мы присоединяемся к другой бригаде волонтёров, которая работает на месте бывшего штрафного изолятора. Как и любая внутрилагерная тюрьма, «шизо» располагалось в специально отведённом от остальной зоны месте, и огораживалась дополнительным забором. На «Створе» штрафной изолятор был устроен прямо на восточном склоне скалы, на прорубленной зеками террасе. Вручную прорубленной, разумеется.

От самого здания почти ничего не осталось. Но волонтёры не унывают. От слоя земли, от мелкотравья и кустарника быстро очищается фундамент. «Всплывают» на поверхность деревянные двери, оббитые железом и с неизменной дверцей-«кормушкой». Алеся из Беларусии и пермячка Надя расчищают подход к другой двери, почти наполовину вросшей в землю. Это деревянная калитка. Только вот между её рамой почему-то густо натянута колючая проволока, крест на крест. Вероятно, калитка когда-то служила входом в тюрьму, рассуждают ребята. Ещё одна загадка и повод для разговора у вечернего костра.

По радиостанции меня вызывает База. Готов обед. Нехотя все прекращают работу и выдвигаются на «центральную» площадку. По дороге делимся своими впечатлениями. Разговор не утихает ни на минуту. Что нашли? Для чего это предназначалось? Как использовалось? Почему «шизо» построили так высоко и на скале? Можно было ли отсюда убежать? Кому-то из волонтёров уже не терпится: «А чем ещё мы будем заниматься завтра?» «Завтра», отвечаю, «мы установим ещё три информационных стенда, а на КПП (контрольно-пропускном пункте – прим. автора) надо бы сделать большую надпись. Это может привлечь внимание туристов».

А на «центральной» площадке нас, оказывается, ждут не только повара со своим варевом, но и… группа новых туристов. Как говорится, жить долго будут. Это взрослые люди, много пожилых. Внимательно изучают информацию на стендах нашей Вышки. Трогают предметы, в изобилии сложенные у её подножия. Из разговора выясняю, что это школьные учителя, которые решили провести часть своего отпуска на сплаве по реке Чусовой. Рассказываю немного о Зоне, её истории. Педагоги устремляются на экскурсию по проложенной нами тропе. Возвращаются обратно явно потрясёнными и… в восхищении от всего здесь происходящего. «Значит, всё не зря!» Эта мысль объединяет всех нас, волонтёров. Её мы мысленно повторяем вслед уже третьей, прошедшей сегодня мимо нас группе туристов.

Между тем, несколько смущённые от похвал учителей, мы доедаем вкуснейший рассольник. Нас ещё ожидает холодный компот. Повара – молодцы! А через полчаса мы снова пойдём на «объекты». Мы делаем хорошую и нужную работу…

Вместо заключения

Я понимаю, что найдутся люди, которые не поймут того, зачем всё это делается. Уж слишком много ещё в нашей стране людей, которые считают, что репрессии в советский период коснулись немногих, а те, кого они коснулись, те подверглись государственному насилию и притеснению правильно. Найдутся, наверное, и критики, отвергающие такие вот непрофессиональнальные, в каком-то смысле дилетантские попытки сохранения памяти. И, возможно, даже обвинят нас в том, что такими делами мы убиваем на корню такие «святые» понятия как «историческое исследование», «мемориальная реконструкция», «музей» и т. д.

Но меня это не пугает. И, прежде всего, потому, что в этом молодёжном проекте есть то главное, то позитивное, что отличает его от многих других попыток понять и, что не менее важное, принять наше трагическое прошлое. Участвуя в этой общественной инициативе и строя свой музей, каждый из этих ребят отчётливо осознаёт себя частью истории, этого удивительно противоречивого и непростого процесса. Они переживают эту историю, проносят её через себя и, что самое важное, не могут потом жить по удобненьким и спокойненьким стандартам, коими так богат мир российского обывателя. Я уверен, что этот проект может рождать в душах людей самые разные эмоции и подвигать их к разным поступкам, но только не к желанию кого-то унизить, кого-то предать, подвергнуть насилию или приветствовать это самое насилие над кем-то. Здесь можно ощутить себя Гражданином, человеком, который точно знает и понимает, что от него в этом мире, в этой стране очень многое зависит.